В свое время два советских философа из Волгограда М.А Свердлин и П.М. Рогачев выдвинули концепцию единого советского народа как новой исторической общности людей. Концепция была с энтузиазмом подхвачена научным сообществом, политическими деятелями (в 1971 году на XXIV съезде КПСС доктрина единой интернациональной общности наряду с утверждением о построении развитого социализма в СССР была провозглашена в качестве официальной). Прошло менее 20 лет, в истории страны это совсем немного, и обе столь популярные некогда концепции начали с невиданной скоростью рушиться. Единая интернациональная общность не просто рассыпалась, она рассыпалась с истерическими воплями, взаимными обвинениями, с воспоминаниями о нажитых и непрощенных обидах.
Советский народ – был ли он?
Как же это произошло, почему это случилось? Исчерпывающих ответов на эти вопросы пока нет, да и вряд ли их можно получить скоро. И вопрос национальный слишком болезненный, и временная дистанция для осмысления национальных процессов недавней поры недостаточна, и есть политические силы, которые прямо заинтересованы в том, чтобы пожары межнациональных конфликтов не затухали нигде и никогда.
Тема взаимоотношений этносов в одном государстве непростая и многоаспектная. Мы выберем сегодня только несколько отдельных граней национального вопроса в СССР и России.
Первое. Была ли в СССР единая интернациональная общность? Приведенные выше авторы этой концепции – люди военного поколения. В единстве советского народа убеждал прежде всего их фронтовой опыт. Действительно, в годы Великой Отечественной войны народ проявлял не только чудеса героизма, но и чудеса интернациональной солидарности, сплавившие нации страны в единый народ для борьбы с фашизмом. Инерция военного братства продолжала действовать после победы: люди на самом деле чувствовали себя цельным народом, чувство единства подкреплялось общими большими проектами по восстановлению хозяйства, пропагандой интернационалистского мировоззрения, одинаковой системой управления в разных регионах во главе с партийными структурами, едиными школьными программами, особенно после принятия закона об образовании 1958 года. В этом законе подтверждалось право получать образование на родном языке, но выбор школы принадлежал родителям. Сразу же начался отток учащихся из национальных школ в пользу школ русскоязычных. Владение русским языком открывало лучшие перспективы для получения высшего образования и работы.
Лишь небольшой частью национальной интеллигенции это воспринималось как едва ли не насильственная русификация, при этом сама интеллигенция училась в столичных вузах, общалась на русском языке и отнюдь не чуралась привилегий, даваемых государством национальным культурам. Мы хорошо помним и до сих пор любим, с нежностью вспоминаем литовское и грузинское кино, украинские и молдавские художественные коллективы песни и танца, книги среднеазиатских и кавказских писателей. Каждый народ бывшего СССР имел деятелей культуры и науки, значение которых выходило далеко за национальные рамки, не в последнюю очередь благодаря поддержке союзного государства.
Второе. Был ли в Советском Союзе национализм? Был, конечно же, был. Иногда на сравнительно короткое время он принимал формы политические вроде депортации целых народов или борьбы с «безродными космополитами». Но чаще национализм проявлялся в форме так называемого бытового национализма, и до поры до времени выказывать националистические взгляды было и опасно, и неприлично, разве вот только в анекдотах про тупых украинских сержантов, тугодумов-эстонцев, наивных чукчей, хитрых евреев, безалаберных русских и т.д.
Тупики самоидентификации
Все изменилось с распадом Советского Союза. Государство, в чем-то раздражающее, но привычное, перестало существовать, люди более не принадлежали к «единому советскому народу». Надо было заново идентифицировать себя. Но с кем? Оставались четыре общности: конфессиональная, национальная, локально-семейная или клановая и общечеловеческая. В зависимости от сохраненных традиций, индивидуальных представлений на первый план выходила одна из этих общностей. Попытка постсоветской власти привить чувство новой общемировой солидарности через усвоение неких «общечеловеческих ценностей» успеха не имела ввиду крайней абстрактности этих самых ценностей. А вот клан, нация, конфессия были близкими и понятными, тем более, что идентифицировать можно было себя в одной, двух или даже трех общностях сразу: русский-православный; татарин-мусульманин, литовец-католик, эстонец-лютеранин, чеченец-мусульманин-член определенного клана или землячества.
Началась борьба за национально-религиозное возрождение, совпавшая по времени с обострением идеологического национализма в мире. Этому же способствовала политика тогдашнего постсоветского руководства страной, вернее отсутствие всякой государственной национальной политики. Борьбой немедленно воспользовались, частью небескорыстно, политическая элита и национальная интеллигенция. Первой требовался доступ к власти, вторая хотела известности и славы, которую, как представлялось, легче будет завоевать, имея за спиной собственное национальное государство. И тем, и другим удалось вывести на улицы народ, иногда не без помощи извне, со стороны российских и международных фондов, организаций, советников.
Люди, выведенные на площади, реагируют только на два призыва: «да здравствует» и «долой», то есть начинают действовать законы охлоса, толпы. Если нечему и некому кричать «да здравствует», торжествует «долой». По обломкам СССР прокатилась волна националистических «революций», сопровождавшихся (это само собой) резней, погромами, насильственным изгнанием «чужаков», оплевыванием общей истории, в котором принимало посильное участие большинство населения, наслаждаясь «гласностью», «свободой слова и дела». Интернационализм напрочь был забыт и похоронен, его сменил национализм в том виде, который русский философ Владимир Соловьев называл «зоологическим». Мы разделились, как это бывает в семье: с криком, драками, скандалами, взаимной злобой и побоями.
И что? Кому-то лучше стало жить после этого? Стали бывшие советские республики богатыми и процветающими? Нет. Прибалты, бывшие ранее витриной СССР, теряют ныне молодую и трудоспособную часть населения, не хочется даже думать, что будет с этим ныне глухим захолустьем Европы, когда Европейский Союз откажет им в дотациях. Средняя Азия поставляет во множестве людей для «черной работы» преимущественно в Россию, ибо на родине у них нет никаких перспектив для квалифицированной работы. Ранее традиционно богатые закавказские республики переживают не лучшие экономические времена. В России тоже не все ладно: огромный разрыв между богатством и бедностью, тревога перед неопределенностью будущего, которую уже не заглушить заверениями правительства о том, что все у нас скоро будет хорошо. Похоже, что и правительство в это не очень верит. Имеются национальные проблемы не только между этносами, но и между субэтносами. И всюду - на всей территории бывшей одной шестой суши – воровство в невиданных масштабах, стыдливо прикрываемое иностранным словом «коррупция». Какой уж тут интернационализм, какое братство народов, какая солидарность?!
Интернационализм – казнить нельзя помиловать
Третье. Выходит, что мечты о дружбе народов, о стремлении жить общим домом, о выздоровлении от тяжкой болезни национализма надо забыть, продолжая считать этнонационализм патриотизмом, ненавидя, презирая или завидуя всем, кто иного роду-племени, иной веры, иного цвета кожи или разреза глаз? Возрождение интернациональной идеи в том виде, в котором она существовала, вряд ли возможно, это так. Интернационализм, а вместе с тем формирование наднациональной общности людей на марксистской основе тесно связаны с тезисом Маркса об интернациональном пролетариате, который не имеет своего отечества. История показала ошибочность этого тезиса. Не только классический пролетариат, от которого уже немного осталось к XXI веку, но народ в целом готов защищать национальные интересы, национальное достоинство. Достоинство это надо приобрести, иметь, сохранять, приумножать. Россия - государство этнически и конфессионально многообразное. Важно сделать жизнь в России привлекательной для всех населяющих ее наций и народностей, тогда и вопрос о формировании единой надэтнической общности с практически осуществляемыми принципами взаимного уважения, добрососедства, дружелюбия и даже братства перестанет быть проблемой.
Для этого как будто нужно-то всего ничего: развитие экономики, уверенность в безопасности жизни в стране, внимание к вопросам культуры, языка, образования, повышения не только уровня, но качества нашей жизни. Да вот беда – достижение этого «всего ничего» все время откладывается на неопределенный срок, на более или менее отдаленное будущее. Потому мы все время стоим в начале пути и никак не можем сделать решительный шаг если не к финишу, то хотя бы к промежуточной станции, чтобы дух перевести. Потому национальный вопрос в России продолжает оставаться проблемой, причем проблемой сложнейшей. Анализ прошлого социального опыта, отбор того, что может и должно быть очищено от заблуждений, использовано сегодня, похоже, не самая сильная наша сторона. Мы больше склонны то бездумно отрицать собственную историю, то перекраивать ее в угоду «текущему моменту», то создавать безумно-грандиозные проекты светлого будущего, то столь же бездумно ностальгировать в поисках утраченного времени. Исторические романтики, что и говорить. А надо бы стать социальными инженерами и настоящими – не на словах – прагматиками. Учиться надо умнеть, как говорил другой русский философ, Александр Зиновьев. Всем, без исключения.
Эльвира Баландина, кандидат философских наук, член Зиновьевского клуба МИА «Россия сегодня»